Одесское счастье - Страница 86

После обеда Тристан вызвался устроить нам с Джейн экскурсию по Сан-Франциско. Отвез нас на наводненную туристами Рыбачью пристань, но я, несмотря на толкотню, высоко оценила его заботу и купила там несколько открыток для бабули. Потом мы отправились в парк, где мишпухи устраивали пикники, дети резвились, перекидывались фрисби, а парочки беззастенчиво тискались прямо на траве. В Эмерсоне люди гуляли или бегали для моциона ровно полчаса и ни минутой больше. Потом ехали на машине в магазин, даже если жили от него всего лишь в трех кварталах. А вот местные, как и я, с радостью расслаблялись в погожий денек на природе.

В японском саду Тристан предложил купить нам по чаю. Мы с Джейн заняли столик, а он отправился делать заказ. Я гордилась, что мой жених подарил нам такой чудный досуг. Вот бы он понравился Джейн.

Тристан вернулся с подносом и с возмущением.

– Одиннадцать долларов за чай. Грабеж средь бела дня!

Меня затопил стыд. Джейн же не жалилась, что разорилась на самолетный билет до Сан-Франциско, а Тристан стонет, выложив несколько долларов. Я стеснялась посмотреть подруге в глаза. Мужчины в Одессе никогда не говорят, сколько за что платили: это невоспитанно и чистой воды жлобство.

– Они забыли положить салфетки.

Тристан вернулся к прилавку.

– Одиннадцать долларов за чай? – по-русски повторила Джейн. Она произносила слова довольно своеобразно, словно пожилая одесситка, поскольку многое переняла от соседки – норовистой пенсионерки с сиреневыми волосами.

Мы захихикали.

– Если серьезно, – продолжила подруга, – Тенс со товарищи могут кого угодно затюкать. Тристану, кажется, пришлось нелегко. Мило с его стороны прокатить нас по городу.

– Да, очень мило, – подтвердила я, довольная, что она хоть немножко благодарна Тристану. – Просто мужчины любят выпячивать свои жертвы, потому и жалуются.

– Нажми на клаксон и воздай хвалу, – предложила Джейн, когда мой герой вернулся с пачкой салфеток.

– Бииииип! – словно школьница провизжала я и, встретившись взглядом с подругой, залилась смехом. Она тоже расхохоталась.

– Что смешного? – заморгал Тристан.

И попробуй ему объясни, какой он смешной.

* * * * *

Мне все больше нравилась Америка. Широкие, чистые улицы. Просторные деревянные дома и ровные зеленые газоны перед ними. Несметный выбор в супермаркете: от полуфабрикатов до чистящих средств. Здесь никто не тырил лампочки по коридорам и не прудонил лужи в лифтах. Здесь пыль не покрывала ни мои туфли, ни улицы, ни тротуары, ни здания. Мне нравился солнечный свет, наполнявший дом Тристана. И широкие просветы между домами. Уединение прежде всего – какой чудесный подход. И, мама дорогая, как же прекрасна тишина: никто не звякает под окном бутылками, не топает над головой, не лается за стеной, дети не ревут, старухи не визжат, телевизоры не надсаживаются. Словно кто-то милосердно нажал кнопку и загасил звук на звуковой дорожке моей жизни.

Мне нравилось жить в доме, где не приходилось утром панически просыпаться от запаха горелого с соседской кухни, а ночью кемарить под боть-боть техно. Таки нет, я ни секундочки не скучала по бытовым разборкам в семейной ячейке Седовых: по воплям жены, что муж последний алкоголик, и по его ответным крикам, что он такой из-за нее. И отдельной строкой не скучала по беспрестанно стучащему молотком Петру Ивановичу. Ага, у дятла голова не болит.

Дома в Америке уникальны, как и люди. Индивидуальность всячески выпячивается. Чего стоят, к примеру, надписи на номерных знаках: от «Вперед, Пакерс!» на джипе до «Спасибо, папа» на красном кабриолете. Когда в автомобиле возят детей, на него лепят знак «Ребенок в машине». Не сказала бы, что у американцев душа нараспашку, зато они не стесняются носить одежду с символикой своей страны на груди или с логотипами раскрученных брендов: «Найк», «Кока-Кола», «Пепси». И повсюду флаги: на свитерах, на машинах, в окнах жилых домов и офисных зданий. Можете не сомневаться, в Одессе никто не щеголяет с украинским флагом на груди. У нас на вывесках пекарен пишут попросту «Хлеб», а туточки что-нибудь особенное и неповторимое – «Мамина пекарня». Ни разу мне не встретился безликий «Ресторан», зато на каждом шагу «Кафе Руби» или «Блинная тети Сары».

Но больше всего мне нравилось слушать и впитывать американский язык, всякие сокращения и жаргонизмы, которым Мария Павловна никогда нас не учила: гони, выкладывай, вали, сплю и вижу. Сдается мне, наша учительница знать не знала об их существовании. Новые слова и выражения я записывала в блокнот. Обалденный, щериться, выпендриваться, трупешник, чувак. Обычно я угадывала их значение из контекста.

Америка была мне крайне симпатична. Водители, которые не норовили меня сбить, а уступали дорогу. Служащие на почте, откуда я посылала письма бабуле. И незнакомые вежливые люди. Мама дорогая, как же ж ласково они со мною обращались. Когда я пришла к врачу, чтобы сдать кровь, ко мне, сияя словно звезда, выплыла одетая во все белое медсестра и оперным голосом пропела: «Дарья Кириленко, можете войти». Я ощущала себя натуральной принцессой. В супермаркете подросток аккуратно складывал мои покупки в пакеты, продавщицы в магазинах справлялись, не ищу ли я что-нибудь особенное, а официантка в кафе, принеся меню, ставила передо мной стакан воды со льдом и с улыбкой просила не торопиться с выбором. Все вокруг говорили: «Привет, как дела?» Эти маленькие любезности за просто так наполняли меня благодарностью. Вот в Одессе незнакомцы бывают милыми, только если чего-то от тебя хотят.