Одесское счастье - Страница 5

К оглавлению

Я стиснула зубы.

– Откройте рот, – потребовал доктор.

Я не могла. Не хотела, чтобы интересный мужчина туда глядел.

– Вообще-то мне нравятся женщины, которые словно воды в рот набрали, но здесь я на работе, – пошутил он.

Я улыбнулась, а он нахмурился:

– Хуже, чем я думал.

– Можно я приду завтра? – спросила я, стараясь не размыкать губ.

– Днем раньше, днем позже – никакой разницы.

Назавтра я вернулась и опять села в кресло. Врач опять засветил мне в глаза. Я вскочила, понимая, что худшее впереди, и не зная, как оно во мне аукнется.

– Сегодня снова не ваш день? – поинтересовался стоматолог, умело скрывая раздражение.

На третий раз я уже привыкла сидеть в кресле со светом, бьющим в лицо и обнажающим главный недостаток моего портрета. Я всю прежнюю жизнь, открыв рот, прикрывала его ладонью, и отвыкать от такой манеры было непросто.

– Тихо, тихо, не балуй, – бормотал врач, – не так уж все и плохо. Сейчас ваши зубы кривые и черные, но мы их сделаем ровными и белыми.

Он обещал, что на все про все уйдёт не больше месяца. Но чем скорее у меня во рту настанет красота, тем скорее мистер Хэрмон заинтересуется мной вплотную, потому я попросила стоматолога не торопиться, и его неторопливость подарила мне целых четыре месяца. В конце я таки обрадовалась своей новой улыбке, хотя, когда мне выдергали все зубы – все от слова со-все-м, — было не до веселья.

Работа мне понравилась с первого дня: я с утра до вечера общалась на английском с филиалами нашей фирмы по всему миру. В детстве я как заведенная зубрила английские топики, поговорки, песни, стихи, но и мысли такой не имела, что однажды это пригодится. Мы, одесситы, жили у Черного моря, на котором пляжились аж четыре страны – теперь-то вообще семь, – но советский режим запрещал нам ездить в заграницу. Английский язык стал для меня не просто хобби, а страстью и утешением. Мне в нем нравилось абсолютно все. Я проборматывала словарь, словно монахиня псалтырь. И жаждала новых и новых слов, как политики жаждут власти. Я упивалась волшебной алхимией языка, когда t и h, сливаются в совсем другой, неожиданный, необычный звук.

Thistle. Thunder.

А самый кайф, что, говоря по-английски, я чувствовала себя особенной. Умной. Искушенной. Немножко иностранкой.

Ах, как же ж мне нравилось отвечать по-английски на телефонные звонки. И поглаживать сбоку компьютерный монитор, ставший для меня окном в большой мир. Все прибамбасы в офисе были высшей марки, таких в Одессе сроду не видывали – даже наши лампочки накаливания рядом с ними испускали тусклый, безнадежный свет. Как же ж я гордилась, что стала частью компании «Аргонавт», доставляющей с Запада первоклассные водонагреватели, стиральные машины и видеомагнитофоны.

Однажды я общалась по-английски с капитаном корабля, пока моряки разгружали большие металлические контейнеры, доверху набитые завидным товаром.

Мистер Хэрмон сфотографировал меня у штурвала, а потом капитан снял нас вдвоем на «полароид». Я даже не стала возражать, что мистер Хэрмон приобнял меня за талию. На Украине фотографирование – важное событие, потому что мало у кого есть камера. А уж цветные карточки стали делать только в восьмидесятые.

Таможенное оформление грузов оказалось той еще мутотенью, но я быстро нашла общий язык с инспекторами, потому что отлично понимала их желание покушать вкусную еду, посмотреть интересное кино или поносить фирмовый прикид, которые наша компания среди прочего завозила в Одессу. Выяснилось, что если не терендеть по-пустому, а предложить таможне образцы, проверка товаров в разы убыстряется. Почему нет? В конце концов, ведь на почте тоже приходится доплачивать за марку, если ради срочности отправлять авиаписьмо.

Таки да, я купилась с потрохами на безотказные разноцветные ручки, гладкий черный беспроводной телефон и белоснежные фирменные бланки – две большие разницы с нашей шершавой серой канцелярской бумагой. Белая доска, маркеры в переговорной и веселенькие радужные пачки стикеров просто притягивали взгляд.

В первый свой месяц я наклеивала на документы неоново-розовые, сигналя мистеру Хэрмону, где ему подписаться и когда придет груз. Цветные ярлычки наглядно мне показали, насколько вещи на Западе ярче и лучше наших. Я мечтала проложить для себя дорогу в тот сияющий, играющий красками мир и надеялась, что моя новая работа – первый шаг в правильном направлении.

Хорошо хотеть офис на берегу Черного моря. Но мистер Кесслер, директор компании в головной Хайфе, назвал арендную плату в порту натуральным грабежом и снял для нас невзрачное здание в самом центре города на оживленной улице Советской армии, где автомобили подрезали трамваи, цыгане клянчили мелочь возле голубой православной церкви с золотыми куполами, а румяные молодки торговали букетами, громко зазывая прохожих. Шикарный внутренний интерьер нашего офиса с гаком компенсировал обшарпанные стены снаружи, где только фигура охранника у входа говорила за наше процветание.

Рядом с прихожей располагалась ультрасовременная кухня, где можно было перекусить и выпить кофе. Там стоял холодильник, забитый финской водкой, немецким шоколадом и французским сыром. В конце длинного коридора с матовыми белыми стенами размещалось мое рабочее место. По правую руку от меня располагался просторный кабинет мистера Хэрмона с большим черным бюро и кучей дорогущих гаджетов, а слева – переговорная с длинным лакированным столом и кожаными креслами.

Я купила пальму и поставила ее у окна. И под ней мечтала о Калифорнии. Песчаные пляжи, теплые соленые волны, лижущие мое тело, солнце, ласково припекающее кожу… И никаких мыслей про деньги или про секс. Никаких мыслей про то, украинка я или еврейка. Там я была просто я – счастливая девушка на пляже.